Когда мне будет около пятидесяти, я буду подниматься по лестнице к себе домой, на ходу придумывая гениальную речь. В ней будут упомянуты загоревшаяся деревня, служебные необходимости, праздники и торжества. Сплошные факты, красивые и стройные, как ледники, дрейфующие в море, с целой горой скрытого смысла и нравоучений. Я буду двигаться немного покачиваясь, а бетонная лестница обретёт под моими ногами гибкость тех древних мостов, что соединяют два скалистых обрыва над бездонной пропастью - но я продолжу свой путь. В одной руке у меня будет букет приторно пахнущих цветов. В другой - потоки воздуха, стены, перила, и прочие вещи, о которые можно опереться. Наконец, я дойду до двери, и нажму кнопку звонка. После нескольких томительных мгновений тревожные голоса с той стороны спросят о чём-то. Я не отвечу. Наконец, дверь приоткроется, и в образовавшуюся щель хлынет сначала поток моих лучистых речей, а затем я сам. И уже по одной только тишине, ещё не разбирая мутные пятна лиц в прихожей, я пойму, что выступление безнадёжно провалилось. Никто мне не верит, не слушает, не задаёт вопросов. Я буду плести что-то невразумительное, совершенно непохожее на ту историю, растаявшую, как снежинка в ладони. И мне будет безумно грустно. До тех пор, пока я не замечу янтарный блеск, там, на самом краю стола, с которого уже убрали скатерть. Когда мне будет около пятидесяти и все разойдутся спать, со мной останутся ночь и коньяк.